Двери лифта открылись, и я оказался в редакции «Нью-Йоркера».
При виде меня все переполошились. Поначалу я растерялся: я ведь только что видел собственную одежду и знал, что это не сон из разряда «обнаженка на людях». Я двинулся вперед по коридору, и все работники дрожали от ужаса, когда я проходил мимо. И тогда я понял: они боятся меня, потому что я их начальник! Я как Миранда Пристли из «Дьявол носит Прада».
– Мистер Филлипс, простите, пожалуйста, мы не ждали вас до полудня, – пролепетала Реми. Она была на нервах и с наушником – Реми моя секретарша! – Мне перенести вашу встречу с президентом Мэддоу?
Я тяжело вздохнул.
– Я же предупреждал, что прибуду раньше обычного. Что здесь может быть непонятного? Редактор имеет полное право приходить и уходить, когда ему заблагорассудится, и вашу некомпетентность он терпеть не обязан, – сказал я.
Я был главным редактором и заодно – сволочью. Как же круто!
– Мистер Филлипс, сэр, вот ваш кофе! – Клэр подбежала ко мне с дымящейся чашкой.
– Все как я люблю, Мэтьюс? – отозвался я, не удостоив ее даже взглядом.
– Да, сэр, – сказала она. – Свежемолотые монгольские зерна, две чайные ложки швейцарских сливок, кубик вашего любимого некалорийного неканцерогенного сахара и полстопки «Джека Дэниелса».
– Благодарю, – сказал я Клэр, глотнул немного и тут же выплеснул остальное Реми в лицо.
– Я это заслужила, – покорно сказала Реми. – К слову, сэр, звонили из дома вашей матери. Похоже, она вышла из комы.
Я недовольно хмыкнул.
– Ну так велите им увеличить дозу, в конце концов, держать мою мать в коме – это их работа, – сказал я и, распахнув огромные двойные двери, оказался в своем кабинете. Реми и Клэр заходить туда было не дозволено.
Размером мой кабинет был с небольшую страну. Золотые столбы, огромное фортепиано – а я ведь даже не умею на нем играть! Стены увешаны сертификатами о почетных докторских степенях, фотографиями, на которых я со скучающим видом изображен в компании радостных президентов, премьер-министров и Мадонны.
За огромными окнами от пола до потолка открывался захватывающий вид на Нью-Йорк. Каким-то образом я одновременно видел Эмпайр-стейт-билдинг, статую Свободы, Крайслер-билдинг, Центральный парк, Ист-Ривер, Гудзон, штаб-квартиру компании ABC и Таймс-сквер. В географии Нью-Йорка я не слишком разбираюсь, но уверен, немногие офисы могут похвастаться подобным видом.
Зазвонил телефон, и я ответил.
– Алло? Опра, я занят. – И бросил трубку.
– Привет, Карсон! – В мой кабинет вошла Мелери.
– Привет, Мелери, как поживает мой любимый издатель? – спросил я.
– Чудесно! – ответила она. – Твоя автобиография «Кловергейт: Скандальное начало легенды» до сих пор держится на первом месте во всех списках бестселлеров уже девяносто семь недель! Как думаешь, ты готов подарить миру еще один шедевр?
Я улыбнулся и вновь посмотрел на вид за окном.
– Всегда готов, – ответил я.
Тогда я и проснулся. Ну, на самом деле дальше во сне еще было о том, как Землю захватывают пришельцы-трансвеститы, а потом я проиграл Маргарет Тэтчер в игру лимбо в комнате, полной хорьков, но это уже мелочи.
И хотя я не уверен, что когда-нибудь смог бы вылить на человека кофе (или бросить трубку, когда звонит Опра), это был не просто сон – это была моя цель. И если можно судить по тому, что происходит в школе сейчас, цель очень даже достижимая.
Клэр с Колином, видимо, рассказали своим армиям болельщиц и атлетов о моем журнале, потому что в понедельник возле класса журналистики выстроилась целая очередь недовольных недоумков.
– Клэр говорит, мы должны быть культурными и образованными, чтобы выступать за свою команду, и заставляет нас сдавать работы в твой журнал, – сказала одна из болельщиц.
– А тренер говорит, что мы не победим противника, если не будем умнее него, и поэтому тоже должны для тебя писать, – добавил косоглазый футболист.
Работы оказались немногословными и написаны были абы как, но это не имело значения. Северо-Западный увидит их и решит, что я вдохновил на творчество учеников всех сортов. А именно это мне было и нужно!
Поскорее бы прийти сегодня к бабушке и рассказать ей.
– В общем, я шантажирую всю школу, чтобы поступить в университет мечты, – сказал я бабушке сразу же, как вошел к ней в комнату. – Это так весело! Кто бы мог подумать, что одно из величайших моих свершений будет еще и незаконным.
– Иди ты, – бабушка вытаращила глаза.
– Да я серьезно! – радостно сказал я. – Весь день люди приносят мне работы…
– Иди ты отсюда! – завопила бабушка и ткнула пальцем на дверь. – Уходи! Я тебя не знаю! Пошел прочь из моей комнаты!
– О нет, – взмолился я. – Только не сегодня, бабушка, пожалуйста, только не сегодня…
– Вон! – не сдавалась она. – Сестра, в моей комнате чужой человек! Сестра!
С бабушкой такое иногда бывает.
– Ладно, ладно, ухожу. – Я развернулся и пошел к двери. – До завтра.
– Вон отсюда! – закричала она мне в спину. Я уже шел по коридору, но все еще слышал, как она вопит: – Вон! Вон! Вон!
И без того тяжело каждый день видеть, что она меня не узнает, но, когда самый дорогой на свете человек принимает тебя за незнакомца, – это намного, намного хуже.
Весь день до того я был на седьмом небе от счастья, но чем выше небо, тем больнее падать.
Я вернулся домой раньше обычного и нашел маму на диване (вот это поворот!).
– Ты рано, – сказала мама.
– Бабушка опять за свое, – объяснил я.