Удар молнии. Дневник Карсона Филлипса - Страница 2

Каждый раз, когда мои друзья по переписке из чатов и с форумов Северо‑Западного универа спрашивают: «Где находится Кловер?», я обычно вынужден отвечать: «В заднице мира». И это еще мягко говоря.

Давайте начистоту: поезжайте в самую захолустную глухомань на свете, поверните налево – и за углом найдете Кловер. У дороги висит табличка, на которой сказано, что обитают здесь почти десять тысяч человек, и, проезжая мимо, нельзя не задуматься, кто вообще станет жить в такой дыре. Если вам правда интересно, пожалуйста: вот этот самый чмошник. То есть я, Карсон Филлипс, на случай, если я еще не успел представиться как следует.

Я как‑то читал, что все великие писатели были несчастливы на родине. Видимо, я в их числе. Но не стоит позволять своим корням затянуть тебя в трясину. Нельзя выбрать, откуда ты, но куда отправишься, решать только тебе (неплохой афоризм получился, надо запомнить, а то вдруг я когда‑нибудь получу почетную докторскую и нужно будет говорить речь).

Но все это лишь придает мне сил. С восьми лет меня спрашивают: «Кем хочешь стать, когда вырастешь?». Каждый раз я отвечаю: «редактором “Нью‑Йоркера”», и каждый раз люди смотрят на меня так, будто я сказал «истребителем драконов» или «гольфистом‑трансвеститом». И тем самым еще на шаг подталкивают меня к воображаемой двери с табличкой «Выход».

Возможно, именно поэтому я так быстро невзлюбил Кловер. Раз за разом меня затыкали недоумки, просто неспособные широко мыслить, – особенно в начальной школе, где в маленьких городках человеку начинают промывать мозги прежде всего.

Помню, в первом классе мы проходили вычитание.

– Когда от одного отнимают другое, как это называется? – спросила учительница.

– Воровство! – крикнул я, очень довольный собой. Формально я не ошибся, но учительница считала иначе, судя по красноречивому взгляду, которым она меня сверлила после этого еще минуты три.

В том же году у нас состоялся день Отцов‑основателей, помню его как вчера. Я вышел к доске с докладом в руках – много часов его писал – и рассказал классу все, что знал.

– Большинство Отцов‑основателей были скрытыми гомосексуалистами и рабовладельцами, – сказал я.

Ясное дело, договорить мне не дали.

В тот день после школы моих родителей впервые вызвали «на разговор». Это стало началом моих сложных отношений с образовательной системой.

– Ну да, он странноват, и что такого? – спросила мама учительницу.

– Миссис Филлипс, ваш шестилетний сын на уроке заявил, что Отцы‑основатели Соединенных Штатов были геями‑рабовладельцами, – ответила та. – Не уверена, что подобное поведение можно назвать просто «странноватым».

– Это, наверное, я виноват, – сказал папа. – Он попросил меня рассказать ему какой‑нибудь забавный факт про Отцов‑основателей, ну я и рассказал.

– Он интересный факт просил, дубина! – гаркнула на него мама. – Это я ему сказала к тебе пойти! Неудивительно, что у мальчика проблемы в школе, у него же отец придурок!

– На самом деле, миссис Филлипс, – вмешалась учительница, – в первый день школы он рассказал классу, что это вы поведали ему, почему назвали его Карсоном, – потому что по телевизору показывали шоу Джонни Карсона как раз когда вы его, кгхм… делали.

Я впервые увидел, как мама громко и судорожно сглотнула.

– Ох, – сказала она. – Что ж, пожалуй, тут и впрямь моя промашка.

Именно тогда мои родители в последний раз появились на людях вместе. Как вы, вероятно, уже догадались, я еще и из тех ребят‑циников, у которых нет нормальной семьи.

Только в десять лет, увидев, как общаются между собой чужие родители, я понял, что люди, оказывается, женятся по доброй воле, потому что друг друга любят. Мне всегда казалось, что это скорее такой закон – присылают тебе по почте конвертик, а в нем написано, когда, где и с кем тебе положено размножаться.

Любви у Нила с Шерил Филлипс было, как у кальмара с китом. Но те хоть делили целый океан, а мои родители – только дом в пригороде с тремя спальнями и двумя ванными.

Не сомневаюсь, что на свадьбе у них все было как‑то так:

«Нил и Шерил, берете ли вы этого человека в совершенно не подходящие вам супруги, клянетесь ли всегда ругаться и спорить, в горе и в радости, но в основном в горе, в гневе и в безысходности, у психологов и терапевтов, обещаете ли бесить, а потом и ненавидеть друг друга отныне и пока вас не разлучит смерть, которая по вашей же милости и случится?».

Когда‑то они, может, и любили друг друга или хотя бы так думали. Но в Кловере в определенном возрасте просто больше ничего не остается, кроме как жениться и завести детей. Идея, может, была и не очень, но от моих родителей ожидали именно этого, и они прогнулись под общество.

Мама, как могла, старалась все наладить между ними. Семейная жизнь моих родителей ездила по одним и тем же рельсам: папа недоволен, мама пытается исправить положение, папа все еще недоволен, маме надоедает пытаться, доходит до скандала – и все заново.

К несчастью, папа и не хотел, чтобы все наладилось, он хотел поскорее сбежать, как только будет возможность.

В конце концов мама уволилась с должности администратора медкабинета, потому что папа, цитирую: «Задолбался забирать Карсона из этой гребаной школы». Не то чтобы в риелторском агентстве ему приходилось работать допоздна, просто папа старательно уворачивался от всех своих отеческих обязанностей, как священник в борделе. (Извините уж, я просто невероятно доволен этим сравнением.)

Клянусь, иногда мне до сих пор слышится, как они собачатся на кухне. То полсотни баксов со счета испарились, то грязная тарелка в раковине валяется, – с девяти до десяти вечера они ругались, как по графику. Что ж, хоть какая‑то стабильность была в моем детстве.