Удар молнии. Дневник Карсона Филлипса - Страница 3

Наши соседи каждый вечер за ними подглядывали через забор. Я как‑то попробовал продать им попкорн, но они отказались.

Шло время, Титаник нашей семьи продолжал тонуть. Но по какой‑то извращенной причине я даже рад, что так вышло. В отчаянной попытке спастись я пришел к величайшему открытию в жизни – к словам. Я восхищался словами. Их было так много! Можно было рассказать историю, написать, как прошел мой день и как мне хотелось бы, чтобы он прошел… Безграничные возможности!

Каждый раз, заслышав, что родители опять за свое, я доставал карандаш и блокнот и ехал в город. И все вокруг мгновенно превращалось в белый шум, и меня больше ничего уже не волновало. Вот так я сохранял здравый смысл в этом дурдоме.

До апогея история с родителями дошла, когда умер дедушка, мамин отец. Бабушка переехала к нам жить на год, и ей поставили диагноз «болезнь Альцгеймера».

Она всегда была моей героиней и спасительницей. Когда у меня были проблемы в школе, она сажала меня к себе на колени и говорила: «Не позволяй этой училке тебя задеть, Карсон. Ты гениальный мальчик, а она просто злится, что ей урезали пенсию».

Было грустно смотреть, как она угасает. Даже ребенком я понимал, что что‑то неладно.

Дома она обычно забредала в гардероб и каждый раз удивлялась, отчего ее комната стала такой маленькой. Соседи часто находили ее на улицах одну в поисках машины, которой у нее больше не было.

– Она в третий раз уже вот так шатается по городу, – сказал папа маме однажды в девять вечера.

– Она просто теряется и забывает, как выглядит наш дом, – ответила мама. – А у тебя какое оправдание?

– Я не шучу, Шерил, – сказал папа. – Решай: или уйду я, или она.

Тогда я впервые увидел, как мама лишилась дара речи. На следующий день я помог ей собрать бабушкины вещи.

И хотя бабушка с каждой секундой все глубже погружалась в маразм, она все понимала в тот день, когда мы поместили ее в Кловерский дом престарелых. И молчала. Мама тоже молчала, я подозреваю, ей было стыдно.

– Почему ты переезжаешь? – спросил я бабушку.

– Потому что здесь за мной присмотрят, – ответила она.

– А я разве не смогу за тобой присмотреть?

– Если бы, милый, если бы, – сказала бабушка и погладила меня по волосам.

Я чувствовал себя совершенно беспомощным, но попытался подбодрить ее так, как умел лучше всего.

– Я написал тебе рассказ, бабуль, – сказал я, протягивая ей бумажку.

– Да? Поглядим. – Бабушка взяла ее. – «Жил‑был мальчик». – Она перестала читать, но не потому что надоело, просто я больше ничего не написал. – Что ж, рассказ неплохой, но надо бы его еще дополнить как‑нибудь.

– Мама разрешила мне каждый день тебя навещать после уроков. И ездить сюда на велосипеде, – сказал я. – Я могу каждый день приносить тебе по рассказу!

– Было бы замечательно, – ответила бабушка и обняла меня. В глазах ее стояли слезы. Бабушка грустила, но я радовался, что могу хоть чем‑то ей помочь. И до сих пор ни единого дня не пропустил.

Несмотря на все мамины попытки сохранить семью, папа в конце концов ушел, когда мне было десять.

Ту ночь помнит вся округа. Финал последнего сезона «Шоу Нила и Шерил» начался ровно в девять и затянулся до утра.

– Ты не можешь сейчас вот так уйти! Мы же только‑только снова начали ходить на терапию! – кричала мама папе вслед, пока он шел к машине. Даже собирать вещи не стал – по дороге к двери просто похватал что под руку попалось, в том числе какое‑то ацтекское украшение со стены. Не знаю, зачем оно ему понадобилось.

– Ни секунды больше в этом доме не останусь! – завопил он ей в ответ.

И с визгом колес уехал в ночь. Мама бежала за машиной и кричала:

– Ну и проваливай! И не возвращайся! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Она рухнула на землю прямо во дворе и еще час там рыдала. Тогда я впервые понял, как папа все‑таки был ей дорог. Спасибо тебе, господи, за оросители газона, не то она бы до утра там пролежала.

С тех пор мы с мамой остались вдвоем. Ну, еще как‑то бабушка сбежала из дома престарелых и смоталась к нам на денек, но в основном – только мы.

Без папы жилось по‑другому, гораздо тише. И хотя мама еще пару лет пыталась продолжать свои ссоры в девять вечера, теперь уже со мной, все равно стало спокойнее.

Теперь нам пришлось обходиться без взрослого мужчины в доме. Мама так и не научилась ставить рождественскую елку и зажигать ее, так что просто сказала всем, что мы теперь иудеи и вместо Рождества празднуем Хануку. Чинить вещи стало некому, так что за годы переломалось много всяких мелочей (а я уж точно за отвертку браться не собираюсь).

Мама с тех пор так и не пришла в себя. Не вернулась на работу, решила просто жить тем, что оставил нам дедушка. Ни с кем больше не встречалась, не выходила замуж, а папу заменила вином (и ох, до чего же страстным был этот роман!).

В последнее время она все больше сидит на диване и смотрит «Судью Джуди» и «Эллен». Раз в неделю моется (это если мне повезет), и в городе ее теперь знают как «ту дамочку, что ходит в продуктовый в халате и солнечных очках». Встречали ее, может быть?

Папу я видел с тех пор только дважды – на мой двенадцатый день рождения и на Рождество два года назад. Родитель‑победитель, безусловно. Рядом с ним даже Кармен Сандиего надежным человеком выглядит.

– Где тебя носило? – не сдержался я, когда увидел его в последний раз.

– Переехал на север, к заливу, – ответил он так спокойно, будто рассказывал, что ел на обед.

– Зачем? – спросил я.

– Ищу себя, – сказал он.