Удар молнии. Дневник Карсона Филлипса - Страница 28

– Э… – Футбольного языка я не знаю. Я даже забеспокоился, не испорчу ли этими разговорами парню всю жизнь. – Ну да, точно.

– Спасибо, братан, – сказал Джастин и ткнул кулаком в мою сторону. Я почти нырнул под стол, испугавшись, что он хочет меня ударить, но Джастин ждал, что я ударю его в кулак своим. После этого он резко отвел руку назад, изобразив звук взрыва.

Что это значит? Я победил? Это игра такая? Почему атлеты вечно играют в какие-то игры?

– Придешь на матч как-нибудь? – спросил меня Джастин перед уходом.

Я чуть не ответил, что скорее уж собственную мошонку в блендере прокручу, но нехорошо издеваться над людьми с ограниченными возможностями. Поэтому я только сказал:

– Может быть! – И попытался сдержаться, но неведомая сила заставила меня добавить: – И, Джастин, будь начеку. Вы с братом не только ванную делите.

Какой же я идиот. Но у нас ведь случился проблеск взаимопонимания, как я мог промолчать?

Джастин снова старательно поразмыслил над моими словами.

– Боже, ты ведь не хочешь сказать, что… – пробормотал он, совершенно разбитый.

– Я тебе ничего не говорил! – воскликнул я. Черт! На этот раз я и правда подставился!

– Мои винтажные «найки»! – завопил Джастин. – Я же говорил этому уроду их не надевать! Да я ему задницу надеру! – И выбежал из класса.

Я перевел дух. Ох уж этот я и длинный мой язык. Ну почему я постоянно на волоске от того, чтобы все запороть своими же руками? Даже интересно, чего я смог бы добиться, если бы сам себе не мешал.

25 октября

Под землю провалиться охота. Какой-то качок сегодня пришел и принес работу для журнала. Сначала я подумал, что это милое и невинное стихотворение про его пса, но теперь, поразмыслив как следует, я уверился, что на самом деле он писал про свой член.

Фу. Впрочем, вам судить. В журнал я это стихотворение все равно добавлю – не в том я положении, чтобы привередничать. Время на исходе, нужно побыстрее издать журнал и отправить его в Северо-Западный с новым заявлением.

Реми сегодня тоже приходила сдать работу. Клянусь, эта девица больше всех в школе меня бесит. Ходит так, будто самая умная на всей гребаной планете. Только не в моем классе, Бильбо.

– Вот тебе рассказ для твоего кретинского журнала, – сказала она, закатив глаза.

– Спасибо, Реми. – Я даже не удосужился ответить ей колкостью. Раз уж мне пришлось шантажировать буквально всех своих знакомых, теперь я пытаюсь начать с чистого листа и со всеми жертвами вести себя очень приветливо. (По-моему, я себе уже весь язык искусал из-за этого.)

– У меня, между прочим, есть и поинтереснее дела, – заявила Реми.

– Это какие же, своего единственного, что ли, ищешь? – не удержался я. Заметьте, я сказал, что пытаюсь вести себя приветливо, это еще не значит, что всегда получается.

– Очень смешно, осел. – Реми протянула мне рассказ. – Не лучшее мое творение, но сойдет. Я только рада, что твой журнал никто важный все равно не увидит. Было бы ужасно, если бы меня запомнили как девчонку, которая написала убогий рассказик.

– Рад порадовать, – сказал я.

Я просмотрел рассказ. Было заметно, что Реми хоть немного, но постаралась. В этом плане она всегда напоминает мне меня: перфекционистка до мозга костей.

– А как ты хочешь, чтобы тебя запомнили? – спросил я. – Просто высокомерной стервой?

– Я хочу, чтобы меня запомнили девушкой, которая не теряла времени зря, – сказала Реми, бросив на меня злобный взгляд. – Никогда тебя не понимала, Карсон. Мы всегда были так похожи. Ты так же усердно пашешь, как я, получаешь те же оценки, но зачем это нужно тебе?

– Думаешь, ты зря потратила время? – спросил я. – Заглянуть себе в душу, создать нечто полностью свое, уникальное, рожденное твоим собственным воображением, – для тебя пустая трата времени? Что ж, видимо, в этом и разница между нами.

– Пофиг. – Она пошла к выходу. – Пора снова браться за ежегодник. Воспоминания из ниоткуда не возникают.

– Вообще-то, как раз возникают, – сказал я и посмотрел на Реми как на сумасшедшую. – Хотя ты, видимо, хочешь, чтобы все запомнили в сто раз приукрашенную версию тебя.

– Ну извини, что я люблю отмечать собственные успехи! – отрезала она. – Кто-то же должен! – По-моему, в словах Реми прозвучало больше отчаяния, чем ей бы хотелось. Хорошо, что мы не друзья, иначе я бы спросил, о чем это она, а потом пришлось бы несколько часов слушать ее нытье о семейных проблемах.

– Знаешь, Реми, – сказал я. – Если ты до самой смерти будешь гнаться за новыми и новыми успехами, то никогда не поймешь, чего достигла на самом деле.

Она фыркнула и вышла.

А я задумался. Через десять лет… не то чтобы мне не наплевать, но все же интересно, каким меня запомнят люди. Вредным парнем из класса журналистики, который занимался какой-то бессмысленной ерундой, пытаясь оправдать собственное существование? Или все же они в конце концов увидят во мне целеустремленного человека, который изо всех сил пытался добиться успеха?

Будут ли они помнить школьные годы лучшими в своей жизни? Или же запомнят только тех, кого травили и унижали, чтобы добиться популярности?

Если сравнить учебник американской истории с учебником британской, уверен, описания 1770-х годов будут сильно разниться. Если же сравнить ежегодник Реми и ежегодник, который сделал бы я, скорее всего, вообще было бы не похоже, что они про одну и ту же школу. Видимо, истории вообще не существует: каждый все воспринимает по-своему.

К слову об этом – я показал то стихотворение бабушке после уроков. Меня она все так же не помнит, но тоже уверена, что оно про член.